автор: Александр Вергелис
В диалоге с Рембрантом
Вечером 25 августа в галерее «Сети» много каламбурили по поводу её названия: с самого начала своего существования арт-пространство на улице Рылеева работает в режиме ловчей сети, расставленной для лучших современных художников. На этот раз в неё попал москвич Михаил Бабенков — потомственный живописец, внук художника Исаака Малика. За его плечами Московская художественная школа, мастерская Яна Раухвергера, Московский Полиграфический институт, где преподавали Беньямин Басов и Юрий Бурджелян. И — что особенно важно для самого художника — ученичество у Бориса Отарова. Работы Бабенкова хранятся в Государственной Третьяковской галерее, в Московском музее современного искусства, в Государственном центральном музее имени А. А. Бахрушина, в Российской государственной библиотеке искусств, а также в частных коллекциях.
Михаил Бабенков — третий по счёту московский художник, выставленный в «Сетях». География его выставок обширна, включает разные города и страны, но в северной столице никогда ранее он своих работ не выставлял, так что петербургская публика впервые смогла познакомиться с его картинами контекстно. И стоит заметить, что в «Сетях» они смотрелись вполне органично. Галерея, как известно, является цитаделью «безнадежного искусства», и не смотря на то, что формально москвич Бабенков к ордену «безнадежных» не относится, он вполне безнадёжен в самом лестном смысле этого слова. «Это живопись честная и не боящаяся быть классичной», — констатировал, открывая выставку, Алексей Машевский, среди прочего отметив присущую Бабенкову «глубокую укорененность в традиции мирового искусства» и при этом — обладание «своим отчётливым почерком». По его словам, живописец не боится вступать в диалог с великими предшественниками — например, с Рембрандтом, что само по себе в наше время — едва ли не творческий подвиг.
По мнению выступившего затем художника Анатолия Заславского, лучшей выставки в «Сетях» ещё не было. В числе достоинств живописца петербургский коллега отметил «отсутствие боязни быть красивым». И «мощное гуманистическое начало». «Цветовые отношения в этих картинах носят глубинный психологический характер. Это характерно для Москвы. Московские художники как будто больше любят людей. В этих работах присутствует очевидный акцент доброты», — сказал Заславский. Человеческое или даже сверхчеловеческое тепло, исходящее от работ Михаила Бабенкова, отмечали многие пришедшие на открытие выставки, среди которых были и профессиональные художники, и искусствоведы, и поэты (которым, как известно, рекомендуется любить живопись).
Критики единодушно относят Бабенкова к колористам. Действительно, цвет в его работах — не просто элемент изобразительного языка, но основное смыслообразующее начало. Соотношение теплых цветовых пятен,как будто подсвеченных внутренним огнем – вот что составляет считываемый зрителем текст каждой картины. О чем этот текст? Едва ли можно добавить что-либо более существенное, чем слова Анатолия Заславского о доброте и человечности. Пожалуй, ещё — о доверии к миру, о благодарном принятии жизни как дара, о естественном побуждении честно ответить на этот дар.
Упоминание Рембрандта в разговоре о Бабенкове отнюдь не случайно. С великим голландцем нашего современника роднит не только общность колористических предпочтений (насыщенный красный цвет, мягкий золотистый свет), но и психологизм, пристальное, сострадательное внимание к человеку. Особенно это чувствуется в портретах стариков. Как у Рембрандта, в стариках и старухах Бабенкова видится нечто библейское, ветхозаветное. Старость изображается не столько как дряхлость тела, сколько как зрелость духа, готовность присоединиться к вечности.
На петербургской выставке творчество Бабенкова представлено всеми основными жанрами живописи: здесь и портреты, и натюрморты, и пейзажи. Пейзажи заслуживают особого внимания, уводя взгляд зрителя в таинственную глубину полотна: по сужающимся аллеям, по сумеречным пространствам городских дворов, часто — в ослепительное сияние, заливающее пространство холста. Впрочем, трудно сказать, какой из жанров является для Бабенкова главным, определяющим, в каком из них художник добивается наиболее полного воплощения своего незаурядного дарования. В конце концов, исходная натура является не объектом копирования, а способом вступить в сложные взаимоотношения с цветом и формой.
Что касается формы, то и здесь художник проявляет себя как настоящий мастер – мастер рисунка. Примечательно, что в «Сетях» выставлена не только живопись: Бабенков предстал перед петербуржцами и как оригинальный график, в лаконичных изображениях людей и животных добившийся замечательной выразительности. Его рисунки тушью легки и поэтичны, порой шутливы, что как будто оттеняет серьёзность и философичность его живописи.
