Глубокая даосская мысль, что добро не нуждается в доказательствах. Если ложь нуждается в постоянной обоснованности своей правоты, то добро не требует никаких доказательств. Ведь доказательство правды — это идея лжи.
Мне кажется, что это замечательно перекликается с первыми словами эдемского змия, обращенными к Еве: «А правда ли?» — И нельзя ничего доказывать, даже отвечать нельзя, потому что уже сама форма твоего ответа как бы предполагает оправдание, то есть изначальное сомнение в истинности посыла. Змий, равно как вслед за ним и все современные позитивисты-гностики, с самого начала предлагает диалог в рамках ложной (во всяком случае, не христианской) модели «внешнего знания». Человек как бы сначала созерцает истину, а затем должен доказать, что созерцаемое им истинно, или, что он истинно созерцал.
В христианстве мы находимся в рамках совершенно иной гносеологической модели: верующий уже внутри Истины, он как бы охвачен Ею. Доказывать, во всяком случае вербально, эту свою охваченность — бесполезно (поскольку «охваченность» симультанна и целостна, а любое словестное доказательство последовательно, аналитично и дробится на ряд частных, защищаемых тезисов). Хуже того, ввязываясь в подобное «доказательство», ты уже теряешь достоинство и ставишь себя в ложное положение, поскольку начинаешь действовать в изначально навязанной логике миропонимания оппонента. А она, как я уже сказал, в высшей степени проблематична; в сущности, это софистическая логика, предполагающая, что доказать можно что угодно, или, иначе говоря, — ничего.
Кстати, если внимательно перечитать Евангелие, обнаружится, что Христос нигде никогда никому ничего не доказывает, Он лишь иллюстрирует мысль свою притчами или раскрывает, ее в совершаемом чуде[1]. Истина не нуждается в доказательстве, Она обнаруживает себя в свидетельстве или быть может, правильнее сказать в показательстве[2]. То есть не в словесной защите овладевшего тобой чувства Подлинности, а в стремлении в соответствии с этим чувством жить. Что, разумеется, не исключает и каких-то на этот счет высказываний. Упаси Боже, споров.
Дальше я, впрочем, оговорюсь в духе отстаиваемого мною комплиментарного мышления: не следует воспринимать только что мною сказанное, как апологию несомненности внутреннего откровенного знания. Да, без опоры на такую несомненность, случающуюся лишь здесь и сейчас, никакое целостное осознание мира невозможно (во всяком случае, мой личный опыт таков, а другим я не располагаю). Но тезис этот необходимо дополнить прямо противоположным: без постоянного сомнения и воздержания от суждений, без рефлексии обойтись совершенно нельзя, потому что они и составляют суть духовного поиска человека, задают механизм расширения его картины мира. А раз так, то вовлекаясь в спор с самим собой, иногда выходящий вовне, транслирующийся на ближних, опровергать и доказывать приходится постоянно.
Важно лишь, чтобы два этих, казалось бы во всем противоположных, принципа работали совместно, определяя динамическую сущность отношений живого человека с Подлинным.
1. Это и неизбежно, поскольку Христос и есть сам воплощенная Истина. И если тот, кто сейчас с этой Истинной находится рядом, вступает с Нею в контакт, — не ощущает, не видит очевидного, то уж тем более что-то рассказывать и доказывать ему бесполезно. К сожалению, большинство из нас не видят. А временами — никто не видит: тогда-то и приходит голгофский час.
Грешный человек, конечно, не Бог и не может воплощать собой Истину. Но выше я уже говорил о гносеологической модели христианства (в этом, собственно, и состоит Благая весть): бывают такие моменты, искренной веры или благодати, когда мы как бы находимся внутри Подлинного, охвачены Подлинным. И только при условии такой охваченности способны действительно вступать с Ним в контакт. Тот же, кто сейчас вне этого контакта, не сможет войти в него благодаря каким-то описаниям и доказательствам. Это как в любви: можно сколь угодно глубоко любить человека, но, если он тебя в ответ не любит, не помогут никакие уверения и слова. Нужно, чтобы он посмотрел на мир твоими глазами, а подобное возможно не в словесной коммуникации, а в каком-то сущностном отождествлении (духовном, но быть может, одновременно и телесном: я все время думаю о глубоком смысле христианского таинства евхаристии).
Будет жаль, если эти мои рассуждения сочтут абстрактным теоретизированием. Дело не в теологических мудрствованиях; дело в том, что задается модель, позволяющая понять, почему человек не осознает очевидного. Как, например, он может равнодушно созерцать полотно Рембрандта или не чувствовать глубины пушкинских строк? Чтобы видеть, слышать и понимать, чтобы любить, надо находиться внутри этого поля любви-понимания. А как? Универсального ответа, по-видимому, не имеется.
2. На диалектике доказательства-показательства многое в своей философской позиции основывает Сергей Чебанов.
