Верю ли я в бессмертие души[1]?
Обычно считается, что это необходимый компонент веры в Бога. Однажды одна моя корреспондентка так и написала: «А зачем мне Бог без личного бессмертия?!» Какая небескорыстная вера!
Бог, что бы мы ни понимали под этим человеческим словом, безусловно, есть. Я уже писал об этом неоднократно. Факт его бытия вытекает с одной стороны из невозможности для человека представлять себе Универсум в его тотальности, а с другой — из осознания этой своей ограниченности и желания как-то ее преодолеть[2]. Другое дело, что из факта существования того, что мы называем Богом, или Сверхчувственным, или Неизвестно Чем — не вытекает никаких конкретных характеристик этого, Неизвестно Чего. Вот они-то и являются на самом деле предметом веры.
Итак, Бог — есть. Но из Его бытия, казалось бы, никак не выводится личное мое бессмертие. И даже в христианстве — религии спасения — в Символе веры осторожно говорится: «чаю воскресения из мертвых». Не «верю», а «чаю». Заметим, чтобы воскреснуть — надо умереть. Но «воскресаем» (например, проходя обряд инициации, или пережив великую утрату) мы всегда обновленными, то есть не такими, как умирали. Косвенно на это постоянно намекает Христос в Евангелии, в частности, отвечая, спрашивающим о семейных отношениях жены многобрачной за гробом: не понимаете о чем говорите, «ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах».
Я не люблю фантазий о райских кущах (по-моему, нет ничего более мучительно скучного и безнадежного, чем проводить в них вечность совместно с такими же обреченными праведниками[3]). Не люблю и рассуждений о воскрешении во плоти — буквальном, как на фреске Луки Синьорелли в капелле Сан Брициодуомо Орвието. Сколько ни читал теологических комментариев по поводу воскрешения из мертвых, никогда не мог отделаться от ощущения какой-то фантазийности или схоластической дотошности, когда согласно строчкам Михаила Кузмина, «на мозги садится паутина». И на фоне всего этого наиболее ясными и внушающими доверие оставались слова Христа: «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную».
В каком смысле имеет?
Ну, во-первых, я думаю, мы должны смириться с неизбежностью непонимания конкретных форм и обстоятельств «воскрешения во плоти», о котором говорит Евангелие. Смириться с тем, что наличный опыт земного бытия не позволяет нам (или же, по крайней мере, большинству из нас) осознавать, что такое «духовная плоть», в которой и обретается бессмертие[4]. У меня есть только предчувствие по этому поводу. Только пережитый намек. Когда мы любим другого человека, и интимная близость становится воплощением и одновременно символическим выражением предельного духовного единства, не правда ли, в какой-то момент начинает казаться, что в наших объятиях заключено не тело, а как бы сама душа? И время девается куда-то, и пространство словно перестает существовать.
И, во-вторых. Чем дольше я живу на этом свете, тем как-то все больше отходят на второй план частности, имеющие отношение к моей так называемой индивидуальности, состоянию моего организма, моим социальным устремлениям, особенностям психики и т.д. Размышляя о личном бессмертии, задумываешься, хотел бы я, например, взять в него с собой такие во многом определяющие мое сегодняшнее земное существование обстоятельства как диабет, остеохондроз или миопию высокой степени? И, если иметь в виду, что наша личность есть нерасторжимое телесно-духовное единство, то на какой возрастной момент этого единства дóлжно было бы ориентироваться?
Нет, чем дальше, тем сильнее я чувствую, что по-настоящему ценным, удивительным, важным для меня, за что я готов бороться и ради чего способен идти на жертвы, становится все то, что мне-то как раз до конца и не принадлежит: поэтический дар, умение видеть, понимать, удивляться, любить. Но это все не я же сам в себе породил! Нет, только не оставил в небрежении дарованное, чему-то постарался научиться. Самое лучшее во мне, что, действительно, достойно было бы сохранения, на 99,99% состоит из Гомера — Шекспира — Пушкина — Аврелия Августина — Франциска Ассизского — Веласкеса — Рембрандта — Баха[5]... Список огромен, его можно продолжать и продолжать. Это словно тысячи духовных светочей, которые, не погасая, дальше и дальше передают свою эстафету. Начиная с безвестных художников Альтамиры и грота Шове. Все лучшее во мне сопричастно этому Свету, который в евангельской традиции назван Сыном Божьим — Словом — Христом. А еще Его можно назвать Истиной. И, разумеется, тот, кто причастился этому духовному потоку, кто опознал свою душу как искру этого Огня, уже имеет жизнь вечную, ибо самое главное, самое драгоценное в нем — бессмертно.
Вот в такое бессмертие души я не просто верю, я каждодневно с ощущением этим живу.
Наткнулся у Льюиса Мамфорда в его книге «Миф машины» на похожую интуицию: «Когда организм умирает, мозг — вместе со всем своим „содержимым“, накопленным за целую жизнь, — тоже погибает. Сознание же воспроизводит себя, передавая свои символы другим посредникам, живым и механическим, обретая независимость от того самого мозга, который некогда и породил их. Так сознание, в силу одной только своей способности делать жизнь осмысленной, научилось продлевать собственное существование и влиять на других людей, отдаленных от него во времени и пространстве, одушевляя и осваивая все более обширные области опыта и знания. Все живые организмы умирают, и лишь благодаря сознанию человеку удается в некоторой степени пережить смерть и продолжать функционировать».
Есть ли жизнь после смерти? В гипостазированном состоянии, упакованном в посюсторонние формы здешнего нашего опыта, скорее всего, нет. Жизни после смерти как продолжения того же самого пространственно-временного потока (пусть и в преобразованном виде) не существует. Хотя, конечно, атомы, составлявшие тело, никуда не деваются. Они, вступая в различные химические реакции, образуют новые вещества, входят в состав иных тел, в некотором смысле подтверждая концепцию перерождения, с той, впрочем, поправкой, что согласно каноническим представлениям, в метампсихозе участвует душа. На самом же деле, все элементы, составляющие человеческое тело, когда-то родились в недрах звезд и однажды, скорее всего, снова в них окажутся. По этой причине можно говорить о том, что и тело наше вечно в непрерывной изменчивости материальных форм[6].
Что же касается души, то трудно судить о ее изменчивости. Скорее, даже наоборот, приходится говорить о некой духовной инвариантности, которая и определяет человека как ту же самую личность, независимо от возраста, эмоционального состояния, захваченности теми или иными стремлениями. Хотя, конечно, с годами мы сильно меняемся, на первый план выходят одни черты характера, другие — сглаживаются, о каких-то своих прошлых поступках каждый из нас начинает горько сожалеть[7]. С годами, я думаю, если развитие личности происходит непатологично, мы просто начинаем видеть себя и других яснее, а потому и более трезво оцениваем, то, что с нами приходит в этот мир.
Во всяком случае, понятно, что душа нематериальна. Но, даже признавая это, ее очень часто превратно рассматривают как своеобразное тонкое тело, которое «переносится» из одной вещественной оболочки в другую. Однако, чтобы «переноситься» из — в, нужно занимать какой-то объем, иметь вес и т.д. И то, что наше наивное сознание, гипостазируя, приписывает душе эти свойства материального объекта, свидетельствует лишь о правоте Канта, утверждавшего, что пространство и время являются априорными формами чувственности, вне которых у нас нет опыта что-либо себе представлять. По-видимому, состояние души и ее связь с телом для человека непредставимы. В нашем распоряжении нет образа, который наглядно бы проиллюстрировал их отношение. Тут, как и в случае с трансцендентным, мы можем отделываться лишь негативными констатациями, то есть указывать на то, чем душа не является. А именно: она не является материальной сущностью, хотя обнаруживает свое присутствие через материальные феномены[8].
Единственная аналогия, которая в данном случае мне приходит на ум, — информация. Информация, которая считывается с конкретного материального носителя, но, разумеется, не исчезает вместе с ним, поскольку в принципе может быть записана на любом другом (причем, даже обладающим совершенно иной природой) и считана соответствующим реципиентом.
Известная сентенция «рукописи не горят» может быть интерпретирована именно в этом духе, если понимать под «рукописью» информацию, записанную на бумаге с помощью соответствующих знаков. Горят, разумеется, листы бумаги, распадаются выведенные чернилами буквы, то есть та материя, с помощью которой нам сообщались определенные смыслы. Но не горят сами эти смыслы. Будучи записанными двоичным кодом на магнитной ленте или жестком диске, они снова оказываются доступны (при наличии соответствующей системы дешифровки) для прочтения. Уместно, конечно, спросить, а кто их запишет, если «оригинал» пропал[9]?
А кто записывает с помощью самых разнообразных объектов этого мира, что дважды два есть четыре? Или что сумма углов треугольника равна 180°? Или законы квантовой механики? Или информацию о геноме? Конечно, «считать» простейшие математические правила можно практически с любых вещественных носителей, тогда как строение генома уже требует биологических образцов[10]. Или, может быть, это проблема считывателя, обладающего ограниченным набором языков кодировки, а потому принципиально зависящего в объеме получаемой информации от типа ее носителя? Но если представить себе Абсолютного реципиента, владеющего всеми возможными контекстами прочтения, такой проблемы не возникает. Вся полнота информации об Универсуме (не только физическом, но и духовном), быть может, уже содержится в свернутом виде в элементарных частицах, возникших в первые мгновения после Большого взрыва.
Это кажется фантастичным. Мы готовы признать объективность (и в этом смысле вечность) информации, касающейся природных феноменов. Но неужели и художественное высказывание, считающееся принципиально субъективным, также оказывается информационно вневременным? И оно потенциально содержится в первичном кварк-глюонно-лептонно-фотонном бульоне? Я только ставлю вопрос и не решаюсь давать на него ответ, потому что этот ответ напрямую зависит от того, каким мы представляем себе Бога и способ, которым Он творит Вселенную[11]. То есть, у этой проблемы нет рационального решения.
Есть только намеки. Например, такие. Известно, что Роден, отвечая на вопрос, в чем состоит искусство скульптора, говорил, что требуется взять глыбу мрамора и отсечь от нее все лишнее. На самом деле он лишь повторял Микеланджело, утверждение которого, что работа художника сводится к «убавлению», восходит в свою очередь к псевдо-Дионисию Ареопагиту[12]. Во всех случаях речь идет о том, что истинное высказывание (воплощенное в произведении) как бы уже содержится в материале, из которого мы его извлекаем. Оно уже в нем записано, художнику остается только вычленить из феноменальной избыточности изначально содержащийся в ней смысл.
Со своей стороны, как человек, имеющий отношение к литературе, могу сказать, что стихотворение уже написано, если в сознании рождается первая строка, естественная как дыхание и интуитивно связанная с твоим здесь-и-сейчас мысле-переживанием. Дальше задача поэта состоит лишь в том, чтобы дать этой строке «прорасти» как смысловому семени, потенциально содержащему в себе генетическую информацию о будущем «дереве» или «цветке». Надо извлечь скрытое содержание из слежавшейся и внешне хаотичной семантики словаря, избегая какой бы то ни было отсебятины. Впрочем, для этого необходимо умение это сокрытое прозревать[13].
Разумеется, я далек от отождествления духовного с информационным. Хотя, с другой стороны неоспоримо, что любая душа является вместилищем некой уникальной информации о мире. Информация, считываемая с носителя, как известно, меняет состояние того, кто ее считывает. Не исключено, что на каких-то стадиях развития реципиента меняет настолько, что он сам становится объектом своего «считывания», то есть начинает проявлять способность к рефлексии и саморефлексии. А эта способность напрямую связана с духовностью.
Однако именно физический статус, как носителя информации, так и реципиента, определяет возможность ее считывания. Рассказывают, что некоторые люди, находясь в состоянии клинической смерти, сохраняют способность наблюдать за тем, что происходит вокруг: за окружающими людьми, их манипуляциями, за самим своим телом. Лично у меня нет такого опыта. Клиническую смерть я, слава богу, не переживал, но пребывая во время операции под наркозом, не чувствовал ничего. Это время оказалось как бы вычеркнутым из бытия моего сознания. Что это означает? Где в эти минуты/часы пребывала моя душа? В том-то и дело, что вопрос про где и когда в данном случае бессмыслен. Можно только констатировать, что физическое состояние как носителя информации, так и ее реципиента оказалось в этот период несоответствующим возможности что-либо считать[14]. Однако, как только физические параметры восстановились, присутствие духа вновь сделалось очевидным. Похоже, что без материального посредника, душа не может обнаружить себя самое[15].
А теперь вспомним, что одна и та же информация может считываться с принципиально разных носителей. И осуществлять этот процесс способны различные реципиенты. Можно ли то же сказать о душе? Или у нее есть только вот этот самый бренный «носитель», называемый телом? Но в Евангелии, например, ясно говорится о воскрешении во плоти. Впрочем, речь идет уже о другой, духовной плоти: «сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1Кор. 15:44). Не означает ли это, что вечная душа может опять обнаружить свое присутствие в пространственно-временном континууме в новом процессе «считывания», но уже на иной основе? Я не знаю.
Понятно только, что душа, как бы мы ее себе ни представляли, не может быть ни до ни после. Поэтому вопрос: что будет с моей душой после смерти, или, что было с ней до моего рождения просто некорректен. Душа существует не до и не после, а вне. Вне того, в чем протекают известные нам физические процессы, если хотите, вне смерти.
Как же тогда быть с очевидным фактом смертности всего сущего? Впрочем, тут сразу же требуется поправка: всего сущего, данного нам в опыте. А душа как целостность именно что в опыте не дана, что бы ни говорила по этому поводу экспериментальная психология[16].
В общем случае вера в Бога необязательно предполагает веру в бессмертие души. Правда это не касается авраамических религий, в которых Создатель наделен не только тотальной творческой мощью, но и всеведеньем. И вот, если иметь в виду, что Господь обладает абсолютной полнотой восприятия, то моя душа, и в самом деле, бессмертна. Ведь Бог — это тот самый Абсолютный реципиент, который, обладая знанием всех возможных контекстов, способен считать всю информацию о мироздании с любого материального носителя.
1. Тут сразу возникает терминологическая сложность, поскольку существует два понятия, отчасти перекрывающихся, употребляемых то в качестве синонимов, то обнаруживающих существенные различия: «душа» и «дух». В дихотомических концепциях, как правило, душа и дух отождествляются, противополагаясь телесной, физической природе. В трихотомических (например, в христианской антропологии), различаются, образуя триаду: дух-душа-тело.
Вот что пишет, отталкиваясь от анализа языковой практики употребления этих понятий Алексей Шмелев: «Душа человека автономна и индивидуальна, тогда как человеческий дух существует прежде всего как часть некоторой межличностной субстанции... Приобщенность к данной межличностной субстанции позволяет человеку черпать из нее, и часто, для того чтобы предпринять какое-либо решительное действие, бывает необходимо набраться духу. Если же человек не сумел этого сделать, то можно сказать, что ему не хватило духу. Если душа человека формирует его личность, будучи вместилищем его сокровенных мыслей и чувств, то дух составляет его внутренний стержень» (Учительская газета. 2012, № 15). Столь сложное и неявное соотнесение этих понятий, как мне кажется, не случайно. С их помощью мы пытаемся выразить представление о таком феномене, которому не привести в соответствие никакого чувственного образа. Феномене, принципиально антиномичном, выражающем с одной стороны абсолютную уникальность каждого из нас, а с другой предельную интегрированность во всеобщее. За исключением особо оговоренных случаев, рассуждая о душе, я буду иметь в виду прежде всего ее духовную «составляющую».
2. Прямо по Паскалю: «Величие человека тем и велико, что он сознает свое ничтожество. Дерево своего ничтожества не сознает». Иначе можно сказать: одно из двух: мы — не боги (то есть, наша картина мира не совпадает с Универсумом), и тогда Бог есть, либо Бога нет, но тогда — мы боги (то есть, Универсум целиком и полностью имманентен нам). Убежденность в том, что ни я сам, ни кто-либо другой из рода человеческого божеством не является, приводит меня к мысли, что верна первая часть высказанной выше сентенции. Кстати, если вдуматься, подобное рассуждение в чем-то перекликается с онтологическим доказательством бытия Божия Ансельма Кентерберийского.
Еще раз хочу подчеркнуть: «Бог» — всего лишь человеческое слово, которое можно заменить, если нравится, любым другим: например, «Запредельное», «Трансцендентное», «Нечто». Это всего лишь обозначения того, что не может быть нами описано, поскольку выходит за границы восприятия и возможностей человеческой интерпретации, но что признается существующим, поскольку в противном случае следовало бы предположить что человеческое сознание является пределом эволюции и обладает всеведеньем.
3. Если же кто-то в этом отношении «надеется» на ад, поспешу заметить, что ничего более садистски-унылого и мелочного, чем «вечные муки» и представить себе невозможно! «Человеческое, слишком человеческое», как сказал бы Ницше. Когда-то давным-давно я написал на эту тему стихотворение. Решусь его воспроизвести.
И вечный рай, и вечный ад лишь тот
Придумать мог, кто вечности не знает.
Спроси у звезд, бездонный чей полет,
Смутясь душою, каждый наблюдает,
У пустоты, несущей их лучи
Из необъятной, беспредельной дали...
А не ответят, лучше помолчи.
Их век сочтен: зажглись — и отпылали.
Лишь нам, которым десять тысяч лет
Рисуются необозримым сроком,
Казаться может, что прощенья нет
Каким-то преступленьям и порокам,
Что вечность выдержат и чистота и грех,
Что Бог казнить лукавых не устанет,
И что нас примут всех, рассудят всех,
И бездну времени тот правый суд обманет.
4. Вообще говоря, духовная — то есть нематериальная, но плоть. Если вспомнить, что нематериальна — информация, причем она не зависит от типа носителя, однако проявляется только через материальный сигнал, какие-то догадки возникают.
5. А еще из петербургского октябрьского дождя, синих берегов Байкала, пиний Тосканы и холмов Пелопоннеса, из кустов сирени в моем саду не даче в Низовской, из запаха свежескошенного сена и собранных в ельнике грибов. Но все это ведь тоже переживет меня и пребудет вечно в трансформации удивительных природных форм, все новых и новых превращений. А еще меня составляют любимые люди, со всеми своими особенностями, милыми причудами, достоинствами и «нестыкуемостями». Но, странно, я уже и сейчас представляя себе многих из них, помню только лучшее, только хорошее, что объединяло. И мне кажется, что это «хорошее» ведь тоже некоторым образом вечно.
6. В этом смысле жизньи после распада той формы, которая была когда-то психо-соматическим единством моего «я», продолжается. Правда, это уже другая жизнь.
7. Это очень противоречивый процесс. Человеческая психика подвижна и пластична, но нечто остается в нас неизменным, и при этом определяющим. Отчетливо осознаю громадные перемены, произошедшие со мной за протекшие 60 лет моей жизни, но одновременно с полной несомненностью понимаю, что и в пять, и в пятнадцать, и в сорок лет — это был тот же самый я, который пишет сейчас эти строки. Да и как бы могло быть иначе? Как иначе я мог бы непосредственно ощущать вину за ошибки, совершенные тридцать, двадцать лет назад, если тогда они исходили от кого-то «другого»? Может быть, потому мы и говорим о человеческой душе и духе, что ощущаем в этом сложном комплексе одновременно изменчивое и неизменное: связанную с имманентным подвижную психологию человека и его устремленную в трансцендентное потребность в смыслах, задающих неизменную нравственную структуру личности?
8.Парадокс: моя душа трансцендентна по отношению к моему же рациональному ее осознанию. Это означает, между прочим, что у меня нет никакой практической возможности знать себя до конца.
9. Но опять-таки: пропал оригинал материального носителя, но не сообщение, которое с помощью этого носителя делалось явным для того, кто способен различать смысл...
10. При этом, хочу заметить, информация о геноме, в принципе может извлекаться уже из строения органических молекул и законов химии. Для того, чтобы представить себе возможность существования ДНК, вовсе не обязательно наблюдать ее под микроскопом. Другое дело, что человека часто подводит воображение.
11. Например, если понимать сотворение мира, как процесс сотворчества Создателя и всякой индивидуально воплощаемой сущности (на определенной стадии человека), то мы придем к антиномии Предопределения и свободы воли. То есть коррелятом такой модели станет представление о том, что вневременная информационная данность существует во времени в ансамбле некоторых флуктуационных отклонений. Говоря другими словами, можно утверждать, что роман Льва Толстого «Война и м i р» в соответствующую историческую эпоху должен быть написан, но не обязательно на русском языке, с тем же самым названием, героями и событийной канвой. Должно быть реализовано то духовное содержание, тот эйдос, или как говорил Яков Друскин, то что-либо, которое и составляет смысловой стержень настоящего произведения искусства. В отличие от искусства о чем-либо (по определению того же Друскина), которое привязано лишь к поверхностному описанию окружающих феноменов и в лучшем случае просто удваивает жизнь в ее неотжатом случайном разнообразии.
12. И было связано с обоснованием апофатики. В.П. Лега сообщает по этому поводу: «Познать мы можем только отстранившись от всего сущего, так же, как пишет Дионисий, как в статуе, скульптор создавая ее, отсек все лишнее, что мешало куску камня превратиться в статую. Поэтому и для достижения Бога нужно отрешиться от всего лишнего, от всего того, что мешает нам для достижения Бога. Поэтому отрицательные суждения более предпочтительны, чем положительные» («История западной философии. Средневековая философия» https://studfile.net/preview/3828911/page:16/ ). Метафора псевдо-Дионисия предполагает, что статуя, то есть выражаемые ею смыслы, изначально уже есть в материале, с которым работает художник. Так же и присутствие Бога обнаруживается в мире, когда мы убираем все случайное и наносное, продуцируемое в том числе нашей суетностью и занятостью собой.
13. У Пушкина в «Пророке»:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
То есть опять речь идет об уловлении неких объективно существующих в Универсуме закономерностей, в совокупности своей определяющих полноту сущего.
14. Не исключено, что тот, кто рассказывает про свои «посмертные» видения, просто до конца эту способность не утрачивает. Его носитель/реципиент продолжает каким-то (видимо, уже другим) образом осуществлять процесс считывания.
15. Сумасшедшая догадка: не затем ли понадобилось Богу сотворение мира, что без этого Он просто не мог Себя же опознавать. Не является ли материя гигантским зеркалом для одинокого Духа?
16. Можно экспериментировать с типологическими психологическими состояниями, выяснять, как влияют на эмоции либо способность к рациональной деятельности внешние обстоятельства или поступающие в организм химические вещества. Но душа каждого конкретного человека, равно как и его сознание, будучи уникальной нерасчленимой целостностью, предметом аналитического исследования быть не может.
Сергей Шпадырев пишет в своем цикле статей «Архитектура Вселенной»: «Сознание и квалиа не поддаются эмпирическому изучению, а именно оно лежит в основе научного метода. Проблема сознания выходит за рамки науки, и считалась бы лженаучным вымыслом, если бы не одно но: факт существования сознания дан каждому человеку непосредственно в его ощущениях» ( https://habr.com/ru/post/579960/ ). Квалиа, о которых говорит здесь Шпадырев, это понятие, введенное американским философом Кларенсом Ирвингом Льюисом (1883-1964) в книге «Сознание и порядок мира» (1929 г.). Последний писал: «Существуют распознаваемые качественные характеристики воспринимаемого, которые повторяются в различных актах восприятия, и поэтому являются одним из типов универсалий; я называю их „квалиа“. Но хотя эти квалиа являются универсалиями, в том смысле, что они узнаваемы в каждом следующем акте восприятия, их следует отличать от свойств объектов. Смешение этих двух вещей было свойственно многим концепциям в прошлом, равно как и современным теориям о сущности. Квалиа непосредственно интуитивно воспринимается, дана, и не может быть подвержена никакой возможной ошибке, поскольку она полностью субъективна». Квалиа — это, например, внутреннее, присущее данному сознанию восприятие красного цвета, которое повторяется в актах взаимодействия с реальностью. При этом сам механизм восприятия может быть описан: свет попадает на сетчатку глаза, вызывая определенный импульс, который затем посылается в мозг и обрабатывается нейронами. Но внутренний результат этой обработки, становящийся фактом сознания, описан быть не может. Не может быть и сравнен. У каждого из нас разное внутреннее восприятие (квалиа) красного цвета.
