Да, я думаю, что одна из самых серьезных проблем современного человека – неосознанное отождествление формы и содержания[1]. В сущности, это уже было. Первобытное сознание стихийно оперировало вещами как смыслами и наоборот, придавало необыкновенную значимость обряду, именно потому, что его форма должна была исчерпывающим образом выразить и воплотить мистическое содержание. Только вот направление этого отождествления у нашего далекого предка было, так сказать, «сверху – вниз»: содержание, полностью подчиняя форму, как бы «вываливалось» из нее наружу: семантика непосредственно сливалась с природой и бытом человека.
Теперешнее отождествление «снизу – вверх»: форма до конца поглощает и растворяет в себе содержание. Именно отсюда стойкое убеждение современного атеиста в том, что вещи — да, реально существуют, а вот знаков, тем более смыслов в природе нет.
Алексей Макушинский пишет в своих «Предместьях мысли»: « Камю в «Мифе о Сизифе» … говорит… о неразумном (вне-разумном, по ту сторону разума) молчании мира (le silence deraisonnable du monde); в одном решающем месте говорит о non - signification du monde , что русские переводчики вынужденно передают словами «бессмысленность мира». А на самом деле это именно не-знаковость, не-семиотичность мира. Вещи мира и события мира - есть, но они ничего не - значат, не являются знаками»[2].
И вот что тогда? Тогда материя-форма заполняет собой все. Свойства содержащей формы целиком переносятся на то, что она на самом деле только здесь-и-сейчас в себе удерживает (еще вопрос: всегда ли удерживает и насколько полно, а главное, как?!). Свойства вещества проецируются на информацию, вплоть до осязаемости, вплоть до неизбежного в материальном мире старения и распада. Информация, замечу, тоже, конечно, устаревает, но иначе, чем вещество. Она устаревает в плане последовательности и полноты ее получения, но отнюдь не стареет, так, например, как стареет тело. Она обесценивается, но не распадается. Обратим внимание на употребляемые глаголы. Первый имеет отношение к оценке, то есть духовно-смысловому акту, второй – к безоценочной фиксации физического состояния[3].
Можно задаться вопросом: а «распадается» ли, становится ли неверной информация, что два, умноженное на два, в итоге дает четыре? В привычной нам алгебраической традиции, отражающей, судя по всему, порядок явлений природы, – нет. В этом плане применяемая формула носит внепространственный и вневременной характер. Она отражает вполне реальные отношения в мире, погруженном в поток времени и занимающем определенное пространство, но сама она вне этого континуума. Однако можно придумать свою, искусственную, или гипотетически действующую в параллельной вселенной математику, в которой та же операция перемножения двоек будет равняться трем или же пяти[4]. Следовательно, опять-таки всё будет зависеть от выбранного нами контекста понимания.
Значит, раз я могу манипулировать контекстами, получая в итоге разную информацию, разное значение, - они, эти выбираемые мной для сравнения ряды знаков[5] произвольны? По форме своей, разумеется, да! Но произвольны ли они по содержанию, то есть, по тому, что я могу узнать, сопоставляя выбранные в качестве знаков объекты? Короче говоря: реальны ли контексты, содержащие независимую от интерпретатора информацию? Ответ, мне кажется, очевиден. Если бы таких контекстов не существовало, невозможной бы стала наука.
Вот – камни, лежащие на дороге, валяющиеся в карьере. Семиотичны ли они? Являются ли знаками? То есть могут ли быть прочитаны, причем достаточно однозначно? Ответ, как, вероятно, уже стало ясно, зависит от того, с каким вопросом мы к ним адресуемся. Если нас интересуют химические и физические свойства твердых тел, то отобранные куски породы однозначно семиотичны. Поскольку из включения их в единый контекст рассмотрения формируется минералогическое знание с его, вроде бы даже атеистами признаваемыми объективными законами. Следовательно, в этом отношении камень выступает как носитель информации (знак)[6]. Но считывается она лишь в сопоставлении с ансамблем других камней-знаков. Тем самым, все в совокупности камни на свете (либо же их представительная выборка) задают форму, содержащую информацию о свойствах твердых тел, сконцентрированную в физических и химических законах.
Очевидно, что такая форма однозначно связана с извлекаемым из нее содержанием, но ему не тождественна. Каждый конкретный камень – временен, разрушается, воспроизводит не все свойства твердого тела. Свою «роль» идеального минерала данного типа он, так сказать только «разыгрывает», отклоняясь от нее, демонстрируя отступления от предусмотренных химических реакций и проводящих свойств. Содержание же, воплощенное в информации о законах, которым подчинены твердые тела в нашем мире, - не зависит от конкретных событий, происходящих с конкретным минералом, то есть от случайности. Оно не зависит ни от времени, ни от пространства. Более того, оно даже не зависит от всей совокупности камней во вселенной. Если каким-то образом они все вдруг исчезнут, то это никак не изменит законов, определяющих физику когда-то существовавших камней. И, если где-то снова возникнет в мире твердый камень, он будет себя вести (с отклонениями) в соответствии с этими законами. Спрашивается, так что более реально: вот этот материальный объект, или «информационная матрица», определяющая то, каким ему быть[7]?!
Или другой вопрос: кто более реален: принц датский Гамлет или, допустим, конкретный горожанин Имярек, живший одновременно с Шекспиром в Стратфорде-на-Эйвоне в конце XVI века? Формально Гамлета никогда не существовало – не было такого исторического субъекта, или «почти не было», если адресоваться к его легендарному прототипу у Саксона Грамматика (да и у него он назван иначе: Амлед ).
Гамлетом (произносить вернее Хемнетом) был, как известно, назван единственный сын Шекспира, умерший одиннадцати лет от роду в 1596 году. Скорее всего, его назвали так в честь друга отца – пекаря Хемнета Сэдлера. Так вот, я снова задаю вопрос: кто реальнее, Хемнет Сэдлер, умерший в 1624 году и никому уже спустя столетие неизвестный, кроме завзятых шекспироведов, или же персонаж шекспировской трагедии, чей образ, слова, поступки продолжают будоражить сознание миллионов, чей сакраментальный вопрос остается одним из кодов самоосознания европейского человека? Ответ, по-моему, очевиден. Кстати, и тот исторический Хемнет совсем уж призрачным бытием своим (разве несколько анкетных данных нам известны) обязан своему выдуманному тёзке. А не было бы последнего, так и полностью растворился бы в ветшающих архивах.
Шекспировский Гамлет жив благодаря тому, что его трагедия вошла в смысловой контекст культуры и теперь закреплена в множестве составляющих его элементов. Гамлет бытиен, потому что его образ оказался прочно связан со структурой того смыслового поля, в котором живет человечество. Хемнет Сэдлер – исчез, потому что не нашлось контекста (кроме все того же, шекспировского), который сделался бы носителем неуничтожимой и, главное, важной в смысловом отношении информации о нем[8]. Или мы пока просто не обнаружили такого контекста, или он нам недоступен?
Вы уже, полагаю, понимаете, на что я опять намекаю? – На то, что информационная структура мира – вещь вполне реальная, даже впрямую наблюдаемая – через гармоническую взаимообусловленность и подчиненность законам всех обнаруживаемых нами явлений. Вот только для того, чтобы получить эту информацию, требуется, во-первых, правильно заданный контекст, во вторых адекватная способность считывания, в третьих, соответствующая система интерпретации («осмысления») того, что сумели считать. То есть примерно то, что реализуется постоянно в каждой клетке живого организма через цепочку ДНК-РНК-белок. В этом плане можно говорить о том, что биологический процесс в основе своей информационен. В случае смысловой деятельности человека, этот обмен информацией еще и отрефлектирован, а значит, ценностно упорядочен.
Ну, хорошо. Гамлет бытиен в контексте культурных кодов человечества, причем, до глобализации в контексте именно европейской культурной традиции. Но вне нее, того, что мы называем «Гамлет» - нет? «Гамлета» нет в природе. Значит, все связанные с этим понятием смыслы не что иное, как наш человеческий виртуал, общеродовая культурная иллюзия? По форме, разумеется, - да. Потому что для обнаружения информации под кодовым названием «Гамлет» нужен соответствующий контекст (ренессансной/предбарочной культуры конца XVI века и шире – всей европейской литературной традиции) и «считыватель» этого контекста. «Гамлет» как знак, как «бытийный код», с которым мы связываем определенные смыслы, перестанет существовать вместе с языком европейской традиции или еще определённее – с человечеством. Но перестанет ли существовать содержательная информация, смысловая структура, которую в нашем понимательном контексте выражает образ Гамлета? Вот в этом я совершенно не уверен. Потому что эта информация (управляющая правилами «сборки бытия») является такой же основой существования мира, как его вещественность. Хотя бы потому, что она внеконтинуальна (не зависит от времени и пространства). Напоминаю: законы минералогии остаются вне зависимости от того, есть сами минералы или же их пока/уже нет. До возникновения второго поколения звезд во Вселенной не могло быть никаких минералов. Но правила (информация) о том, как должны себя вести в механическом и физическом отношении твердые тела уже была запрограммирована в развертывающемся бытии Вселенной. Это значит, что если бы в какой-либо части ранней Вселенной каким-то чудом сложились условия для синтеза тяжелых элементов и их соединения в результате слипаний и химических реакций, то происходило бы всё это в соответствии с ныне фиксируемыми нами закономерностями.
Чтобы стало совсем ясно, задам еще один вопрос: Пушкин – великий поэт? Он вообще великий поэт или только на время? Перестанет ли он быть великим поэтом, когда не станет русского языка? Ах да, забыл: есть возможности перевода. Пушкин, кстати, сам это великолепно учитывал и потому в Памятнике сказал:
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит…
Как всегда, гениально точен. Не поэтически безукоризнен, а славен. Слава, то есть обнаружение качества, фиксация смысла зависят от наличия контекста прочтения и адекватных читателей. Поэтому и упоминаются пииты. Но вот поменяется ли, если ни пиитов, ни людей уже не останется, статус Пушкина как великого мастера такой пластической формы, как русский поэтический язык, на котором ему удавалось выражать глубинное содержание жизни всякого существа, наделенного духом? – Вряд ли.
Дело в том, что поэтическая гениальность Пушкина – не конвенциональна. Это не мы так договорились считать. Это так и есть на самом деле. Любому, обладающему поэтическим слухом данная истина очевидна.
Смысловая подоплёка мира (не явленая, таинственно сокрытая) подтверждается для меня несомненностью художественных откровений величайших мастеров – изобразительного искусства, музыки, литературы, выдающихся теологов и философов, мысль которых, восходя к высотам духа, также становится художественно убедительной[9]. Для любого человека, обладающего выраженным эстетическим чутьем и понимающим соответствующий пластический язык, очевидно, что качество произведения искусства – категория объективная. Субъективна наша способность проникать в контекст творческих поисков данного мастера или целой эпохи, субъективна эмоциональная сторона наших предпочтений, субъективны какие-то сближающие нас с автором или отдаляющие от него личные мотивы. Но то, насколько мастер владеет языком своего искусства, а также его умение быть подлинным не менее укоренены в реальности, чем законы Ома или Бойля-Мариотта. Вот только последние описывают имманентные нам природные явления. А художественные свидетельства, поскольку работают со смыслами, адресуются в конечном счете к трансцендентному. И это не какой-то отдельный, особый мир. Это тот же самый, наш мир, Универсум, взятый в его недоступной для нашего разума полноте.
В силу их имманентности законы физики можно проверить. Можно проверить и информацию, полученную по какому-нибудь частному поводу. Но подлинность высказывания художника, отталкивающегося от полноты виденья истины (во вдохновении, здесь-и-сейчас) проверить опытным путем (то есть объективизировать в имманентном) невозможно. В отношении подлинного (уникального свидетельства о смысловой целостности) нельзя организовать никакой автоматической проверки, исключающей человека (да, с его субъективностью, но одновременно и способностью выходить за пределы собственной природной ограниченности, то есть трансцендировать). И дело не в том, что Вселенная бессмысленна, а мы придумываем себе мир, наполненный закономерностями и порядком. Дело в том, что контексты, в которых обнаруживается информация о смысловой обусловленности бытия, выходят за пределы имманентного. Поэтому единственный датчик, способный эти самые, ускользающие в трансцендентное смыслы уловить – человек. Причем не вообще homo sapiens, любой представитель вида, а именно вот этот конкретный человек, вооруженный знанием соответствующих языков философии и искусства и, добавлю я, готовый к бескорыстному пониманию. Если уж говорить об великих достижениях эпохи индивидуализма, то они состоят именно в этом: в понимании, что Истина находится в контакте только с конкретной личностью. И никаким образом через вторые руки не передается.
Нам всем, конечно, свойственно доверие к чувственно воспринимаемому, непрерывно длящемуся, находящемуся в прямом контакте с нами. Но со смыслами-то так не получается! Человек обольщается, полагая, что именно он вносит смыслы в асемантичный, абсурдный, молчащий мир. Человек, обычный человек, вообще исключительно редко живет смыслами. В лучшем случае мотивами, физиологически и социально обусловленными. Пребывание в смысловом поле – дело слишком опасное, интеллектуально обременительное (надо быть интегрированным в культуру и понимать ее языки) и к тому же часто безнадежное (поскольку не приносит социальных дивидендов; социум вообще с трудом переносит самостоятельно думающих). Наш контакт с семантичностью бытия ограничивается теми относительно редкими минутами, в которые мы только и пребываем в этом самом бытии, а не в автоматизме жизненных обстоятельств. Мы не можем решиться признать семиотичность Универсума, потому что сами постоянно вываливаемся в полный абсурд, в полную бессмыслицу определяемых не нами жизненных актов. Не Вселенная бессмысленна, а человек как правило отказывается осмыслять. Не Мир молчит, а человек чаще всего не слушает.
Это особенно заметно по смехотворному недоверию к понятиям (так сказать абстрактным) и категориям (якобы выдуманным). Бердяев, кажется, говорил: «Мой кот – есть, а бытия – нет» (как-то так, если не ошибаюсь). Без бытия, однако, от кота, боюсь, не останется даже его «чеширской улыбки».
1. Только сразу оговорюсь, я стану рассуждать далее, абстрагировавшись от всех философских бытований этих категорий. Более того, даже буду противоречить им, имея в виду, что и сами метафизические концепции в этом вопросе крайне противоречивы. Вопреки Аристотелю, развившему учение о диалектике материи и формы, я буду понимать под формальным именно вещественный, материальный план бытия. Тогда как содержательный его план буду относить к уровню смысловому. Природная действительность видится мне в своей вещественной многоявленности прежде всего миром форм, миром всяческого «дизайна» физического, биологического социального. Тогда как в смысловом поле, ценностно иерархически выстроенном, проглядывает содержательность художественного замысла. Подозреваю, что эти интуиции возникли у меня, как реакция на жесткое противопоставление (по крайней мере у Камю) природной внесемантичности и абсурдного смыслового вызова, который бросает ей человек.
Может быть, в моем случае корректнее было бы говорить о том, как соотносятся вещественный и знаковый аспекты существования. Однако мне представляется это не совсем верным, поскольку сузит тему. Кроме того, хочу напомнить, что я отношусь к терминологии поэтически, не придавая самодовлеющего значение семантике слов, вынутых из контекста.
2. Вообще говоря, ничто, в том числе любой иероглиф, любая буква не является знаком, до той поры, пока мы не найдем, или принудительно не поместим его/ее в какой-либо контекст. И означать он/она будет нечто осмысленное или же нет в зависимости от того, в какой контекст мы ее поместили. Так одну и ту же точку можно рассматривать как пиксель на фотографии или же знак препинания. И в первом случае ее придется сопоставлять с другими точками на плоскости, а во втором иметь в виду набор букв, образующих фразу. Догадайтесь, что получится, если кто-либо попытается «читать» страницу текста как изображение? Разумеется, наделенный свободой воли человек, может поступать, как ему заблагорассудится, но вообще-то в каждом конкретном случае имеются подходящие для получения значимой информации или не подходящие контексты.
3. Нет, разумеется, поскольку эту фиксацию производит человек, а не собака, он как существо рефлектирующее, следовательно, сравнивающее, следовательно, включающее любые наблюдаемые феномены в соответствующие контексты рассмотрения, немедленно в рамках этого, выстроенного им контекста, свою оценку и дает. Но вообще-то он может этого и не делать.
4. Скорее всего, если искать физические аналогии, это будет означать, что в придуманной нами параллельной вселенной не соблюдаются законы сохранения. Подозреваю, что виртуальная математика окажется способной даже описать вероятную эволюцию этого виртуального мира. Но если так, то это будет означать, что для его понимания мы привлекли какие-то законы более высокого уровня, включили данный воображаемый феномен в более широкий интерпретационный контекст.
5. А в качестве знака я могу выбрать что угодно: от закорючки на бумаге, до планеты или звезды. Хотите пример? – Вспомните, что планеты солнечной системы названы именами греческих богов. Т.е. эти небесные тела обозначают божественные сущности. На приписывании созвездиям, их движению по небосводу соответствующих значений основана астрология, дающая с моей точки зрения, отличный пример вот того самого «манипулятивного контекста», о котором говорилось выше.
6. А не вещь, которой я орудую, решая утилитарные задачи. Впрочем, человек, благодаря своей духовности, – существо сразу же переводящее в контекстное рассмотрение весь окружающий его мир. В том числе и вещи, материальные объекты, которыми он пользуется. Тот же камень, взятый в ином отношении, может рассматриваться в ряду других бытовых предметов или орудий труда. И в этом новом контексте он будет носителем иных смыслов. Тоже вполне реальных.
7. Здесь мы очень близко подошли к риску впадения в средневековый реализм, с его несколько упрощенно понятым Платоном. Послушав, как я рассуждаю об информации, определяющей строение твердого тела и его свойства, причем в отсутствии самих твердых тел, резонно меня спросить: а где эта информация закреплена? Что, она образует некий платоновский мир идеальных сущностей, первичный по отношению к вещам? Нет. Никакого особого отдельного мира она не образует (считать так – означало бы заниматься гипостазированием). Она присуща все тому же самому миру, в котором пребывают и камни, и звезды, и животные, и мы с вами. Информация просто является иной его ипостасью по сравнению с материальностью. Она проявляется и может быть считана благодаря соответствующему контексту, задаваемому материальными носителями, в котором они, впрочем, выступают не в вещественной своей функции, а в символической - становятся знаками. В отсутствии же контекста информация как бы уходит в потенциальную, латентную форму и не обнаруживается, поскольку считать ее нельзя. А где же она пребывает? - Нигде. Информация внепространственна. А что с ней происходит в то время, когда отсутствует контекст? – Ничего не происходит, она вневременна. Да, да – вот тут тупик. Обнаруживая феномен, не упаковывающийся в наши априорные формы чувственности и потому для человека непредставимый, мы объявляем его абстракцией и отказываем в праве существовать. Между тем, почему бы не допустить, что в Реальности имеют место различные формы существования, отличные от привычных и присущих нам как представителям животного мира? Еще в XVIII веке люди и не подозревали о миллионах лет биологической эволюции и существовании в далеком прошлом динозавров. А сейчас динозавры – совершенно реально присутствующий в жизни каждого фактор, начиная от детских игрушек и кончая фильмами, в которых рептилии выглядят зачастую живее и достовернее актеров. Мы считали информацию о динозаврах с окаменелых костяков. Но на протяжении всей предыдущей истории рода человеческого на эти костяки не обращали внимания, или рассматривали их внеконтекстно (впрочем, человек, как я уже говорил, вне контекстов существовать не может, поэтому объяснение находилось: рыцарские романы и сказки ведь были полны драконов, и потребовался век Просвещения, чтобы этот сказочный коррелят был изжит). Лишь найдя адекватный контекст для интерпретации палеонтологических находок, мы смогли познакомиться с новой реальностью – реальностью далекого прошлого, ставшего теперь частью нашей. Но пока его не находилось, где пребывала информация о мире ящеров? Опять будем искать конкретное место?! Или скажем, что она была зарыта в земле? В земле – кости (то есть материальные объекты), а не собственно информация. Чтобы кости вдруг стали нас о чем-то информировать, требовалось все найденные артефакты привести в систему, дабы в сопоставлении наконец образовать то, что и позволило нам их понять.
8. Если, конечно, она вообще была. Вспомним «ничтожных» преддверия Дантова Ада.
9. Причем совершенно неважно, проповедовали они при этом веру христову, античную «языческую» мудрость, буддийские истины, или же считали себя агностиками и атеистами.
